В те славные шестидесятые годы помощь работникам села в уборке урожая была устойчивой традицией, освященной решениями партийных органов.

На первый взгляд, не очень рационально тратить целый месяц драгоценного учебного времени на уборку картофеля. Однако, этот месяц напряженного совместного труда помогал студентам-первокурсникам  непросто познакомиться и понять, кто чего стоит, но и сплотиться в дружный студенческий коллектив. Из пятидесяти человек нашего курса парней было только четырнадцать, в основном – вчерашние школьники, но двое из нас прошли армейскую службу и пользовались определенным авторитетом не только среди нас, но и среди второкурсников, где ядром коллектива были парни также прошедшие армейскую школу.

Первые дни, все первокурсники были поставлены «в борозду» и их задача состояла в том, чтобы, следуя за картофелекопалкой, наполнять мешки картофелем, оставляя их на поле кучками по 10-20 штук.

Задача грузчиков состояла в погрузке мешков в машины и выгрузке картофеля в овощехранилище. Очень скоро почти все наши ребята были переведены из «борозды» в грузчики. Работа была не из легких. Трудились без выходных и, бывало за день так накидаешься этих мешков, что к вечеру и языком не ворочаешь. Единственная возможность передохнуть минут 10-15 появлялась в те минуты, когда грузовик шел с поля в овощехранилище и обратно в поле. Один или два раза за все время лил хороший дождик, загонял всех под крышу. Так что времени на развлечения или романтические приключения у нас просто не было. Но запомнился один яркий эпизод. В один из дождливых дней ребята пошли к зерноскладу, шиферная крыша которого была усеяна голубями. У одного из старших парней была двустволка. Выстрелив дробью из обоих стволов по крыше, ребята насобирали кучу убитых птиц и уволокли их в столовую, где их ощипали, выпотрошили и зажарили на противнях.

Приближалась полночь. Нас было двенадцать человек, и мы уже уселись за стол, но, сглатывая слюну, к еде не прикасались – ждали тринадцатого, которому было поручено раздобыть водки. За окнами усиливался дождь и ровно в полночь дверь распахнулась и гонец  в брезентовом плаще с капюшоном из под которого был виден только квадратный заросший недельной щетиной подбородок, под наши радостные вопли, стянул с себя заветный рюкзачок.

 

Рисунок 2 А.Добров в годы студенчества

Стол был сервирован с изысканной простотой – кроме противней с жареным мясом и нескольких бутылок водки на нем ничего не было. Да и компания была, как в каком-нибудь из пиратских романов Стивенсона – тринадцать грязноватых и небритых молодцов в брезентухах и резиновых сапогах.

Дивная была ночь! Жаль только, что со стола смели все убранство за каких-нибудь 15 минут, но какое было общение!

С нашими старшими товарищами – второкурсниками мы общались как со старшими братьями, постоянно чувствую их поддержку и внимание. Уже там, в колхозе они много рассказывали о факультетских педагогах, традициях факультета, научной работе на кафедрах.

Комиссаром нашего картофельного отряда был Николай Фирсов – будущий декан факультета, кстати, самый «долгоиграющий» за всю историю биофака, прирожденный администратор. Я думаю, что именно благодаря его усилиям, мы работали слаженно, без задержек и простоев. Не помню так же, чтобы у нас были какие-либо бытовые проблемы.

 

Рисунок 3 Николай Фирсов, студент 2 курса 1966 г.

Тем временем, работа подходила к концу и, в соответствии с традицией, первокурсники должны были подготовить и провести самодеятельный концерт из юмористических сценок и песен под собственный аккомпанемент. Концерт прошел   под дружные аплодисменты наших ребят и жителей села. Мне предстояло исполнить популярную в те времена песенку морской тематики. И я исполнил, аккомпанируя себе, как умел, на гитаре. Но, на последнем куплете позорно «пустил петуха». От стыда и горя я убежал с концерта и побрел на опушку ближайшего леска, туда, где мы несколько раз пекли картошку, развел маленький костерок и уставился на огонь, погрузившись в невеселые мысли. Вдруг я почувствовал чьи-то легкие шаги и перед моим крохотным костром я увидел маленькую фигурку. Это была наша однокурсница – Марина. Я уже не помню слова, с которыми она обратилась ко мне, но это были слова поддержки и утешения, которые согрели и упокоили меня. Дружеские отношения, установившиеся между нами, скоро перешли в настоящую любовь, продолжавшуюся  долгие годы. В конце учебы мы поженились, и через год у нас родился первенец – Дима. Спустя несколько лет, появился второй мальчик – Володя. По нынешним меркам, мы жили тогда крайне бедно, но наша семья выдержала испытание нищетой и другими трудностями во много благодаря Марине.

Об учебе на биофаке, о жизни в студенческой среде, о замечательных педагогах следовало бы написать целую книгу. Здесь же я вынужден быть предельно краток.

Вспоминается, что первый и второй курсы были самыми трудными, хотя сравнивая школьную учебу с университетской, нужно отметить, что даже история КПСС, диалектический материализм и другие общественные дисциплины допускали определенный люфт – на семинарах можно было обсуждать лекционный материал и даже высказывать особое мнение по каким-либо вопросам. Большинство из нас интуитивно понимали, что все преподавание общественных наук в то время являлось промыванием мозгов с целью поддержания существующего в Советском Союзе и других странах социалистического лагеря коммунистического режима. Понимали мы также, что основной посыл коммунистической идеологии об изначальном равенстве людей не имеет под  собой никакой биологической базы, поскольку любое сообщество высших существ всегда образует своеобразную пирамиду.

В человеческом же сообществе эта пирамида имеет весьма жесткую структуру и для того, чтобы сохранить свое положение в этой пирамиде, нужны определенные усилия. Причем, конкурентная борьба между членами сообщества тем острее, чем выше уровень, который занимает в сообществе тот или иной индивидуум Да ладно бы, если в этой конструкции участвовали бы на честной основе ум, профессионализм, практические навыки, красота и физическая сила. Сплошь и рядом среди «продвинутых» мы видели подлецов и эгоистов, подхалимов и прочих мерзавцев, которые не брезгуют любыми средствами для достижения своих корыстных целей.

Честно сказать, отчетливое понимание этого социального устройства, пришло гораздо позднее. В те же юные годы, мир выглядел куда более комфортным и полным радужных надежд.

Возвращаясь к теме учебы в университете, нужно отметить, что обучение здесь носило совершенно другой характер, нежели в школе. Во-первых, у большинства студентов была четкая мотивация – мы сделали свой  профессиональный выбор и понимали, для чего нам нужны знания, а, во-вторых, талантливые и высококвалифицированные педагоги, учившие нас, усиливали эту мотивацию, как личным примером, таки содержанием учебных курсов, раскрывая перед нами сложную гармонию живой природы. Евгения Яковлевна Ильина, преподававшая анатомию и физиологию растений, была тем человеком, который распахнул перед многими поколениями студентов двери в мир биологии, исполненный поэзии и красоты. Ее лекции и практические занятия запомнились мне как самые яркие из дисциплин, преподаваемых нам на первом курсе.

 

Рисунок 4 Е.Я. Ильина на первомайской демонстрации

К слову сказать, Евгения Яковлевна была требовательным педагогом – заработать у нее «пятерку» на контрольных мероприятиях было  весьма не просто. И, наконец, никто из нас не забудет полевой практики на биостанции и приветствия на первом занятии, с которым обратилась к нам Евгения Яковлевна, уже немолодая женщина. «Здесь, как и многим поколениям ваших предшественников, вам предстоит пройти испытание латынью, комарами, ночными холодами (мы жили в палатках) и любовью».

Адольф Трофимович Мокроносов, заведующий кафедрой физиологии растений и лабораторией фотосинтеза запомнился нам, как олицетворение всего передового, что было тогда на факультете.

 

Рисунок 5 А.Т. Мокроносов

Энциклопедически образованный, глубокий специалист в области физиологии и биохимии фотосинтеза, интеллигентнейший человек – казалось за ним стоя поколения научной аристократии, был уроженцем деревни Глинка Режевского района, родом их крестьян.

Что и говорить, особой дисциплиной, мы – студенты не отличались, но лекции любимого профессора всегда собирали полную аудиторию.

Адольф Трофимович вовсе не был кабинетным ученым – он принимал участие во многих экупедициях на Дальнем Востоке, в горах Памира, в Каракумах и, бог знает, где еще и был прекрасно адаптирован к любым полевым условиям. В течение первых двух лет после защиты диплома, я работал под руководством Адольфа Трофимовича и мне посчастливилось отработать два полевых сезона в северо-восточной Туркмении, где у меня была возможность узнать своего шефа поближе. Но это уже особая история, и, может быть, я когда-нибудь расскажу о ней.

Начиная со второго курса я совмещал учебу на дневном отделении с работой лаборанта (0,5 ставки) сначала в лаборатории биофизики, затем на кафедре физиологии растений, где в мои обязанности входил ремонт приборов, а также конструирование и изготовление различных устройств для научных экспериментов (вот где пригодился радиолюбительский опыт и учеба в радиоклубе).

В 1969 г. на факультете появился Владимир Семенович Мархасин – молодой кандидат наук, лет на 5 старше меня, пришедший к нам из мединститута. Невысокий, черноволосый, с насмешливыми карими глазами и аккуратной академической бородкой. Его облик ассоциировался у меня со стихами Окуджавы «Флейтист, как юный князь изящен…» Блестящий теоретик и лектор, читавший нам лекции по вариационной статистике, науке, казалось бы сухой и вовсе нешуточной, основы которой Владимир Семёнович излагал на своих лекциях, иллюстрируя убедительными жизненными примерами и пользуясь яркими речевыми оборотами: «И вот, оглядываясь с высот современных научных достижений на пройденный путь, мы видим горы теоретических трупов, увязших в болоте фактов». Именно, благодаря В.С. Мархасину, мы получили представление о методологии современной науки, где доказательством является не сам факт, но статистически обработанная совокупность фактов.

 

Вскоре, вместе со своим другом, студентом-физиком Виктором Бойко, мы под руководством Владимира Семеновича выполнили одну на двоих сначала курсовую, а затем и дипломную работу, которая прошла успешно защиту, вначале на кафедре оптики полупроводников, а затем на кафедре физиологии человека и животных.

Впоследствии наше близкое знакомство с Адольфом Трофимовичем и Владимиром Семеновичем перешло в дружбу, которая с Адольфом Трофимовичем продолжалась до самой его кончины, а с Владимиром Семеновичем продолжается и по сей день.

В моем повествовании Серга как бы отошла на второй план, но, на самом деле, я возвращался на ее берега, пользуясь каждой возможностью. Конечно, были и другие районы путешествий, но Серга притягивала меня с особой силой и, где бы я ни путешествовал, я всегда помнил очарование этих мест и ждал встречи с ними, как с близким и любимым человеком.

Вскоре после окончания практики на биостанции я вновь поехал на Сергу, уже не один, а с одним из моих друзей – однокурсником – Валентином Короной. Это был весьма неординарный человек тонкого душевного склада и богатого внутреннего мира, особенностью которого был мистический настрой.

В те далекие годы, в отличие от Валентина, я был убежденным материалистом инженерного склада, или, как обзывал меня Корона – ползучим эмпириком. Но Валентин поколебал мои убеждения и долгий жизненный опыт убедил меня в том, что границы мира, в котором мы живем, гораздо шире, чем представляется на первый взгляд, ежели они вообще существуют.

И вот тут - на Серге мы и сблизились по той причине, что еще до знакомства с Валентином я отчетливо понимал, что магическая красота Серги – это не только видимый живописный ландшафт, но и скрытые в нем душевные потенции и особый язык, который при желании может понять почти каждый. Как тут не вспомнить слова Афанасия Фета:

«Не то, что мнится вам природа,

не слепок, не бездушный лик.

В ней есть любовь, в ней есть свобода,

В ней есть душа, в ней есть язык».

Вскоре к нам присоединился Коля Смирнов, сын известного палеонтолога Георгия Алексеевича Смирнова. Сын унаследовал от отца страсть к научным исследованиям с той разницей, что область научных исследований Георгия Алексеевича была палеонтология палеозоя (отрезок геохронологической шкалы, отстоящей от нас на сотни миллионов лет), а научные интересы Коли в основном связаны с последним отрезком истории биосферы – с четвертичным периодом. Важно отметить, что на Серге Коля побывал в совсем юном возрасте, сопровождая отца в экспедициях, а  затем, в школьные годы участвовал в самодеятельных экспедициях и путешествиях под руководством старшего брата. В студенческие годы мы неоднократно направлялись на Сергу в любительские прогулки, исследуя пещеры как летом, так и зимой и во время этих совместных путешествий, благодаря Коле, я узнал о Серге много нового.

Вскоре, после окончания учебы в университете Коля уже профессионально начал заниматься исследованием палеоландшафтов четвертичного периода, используя естественно, палеонтологические методы. Наша связь сохраняется до настоящего времени и, надо отметить, что результаты исследований Николая Георгиевича легли в основу не только просветительских, но и учебных программ созданного в долине р. Серга природного парка.

 

Рисунок 7 Коля Смирнов, Валя Корона, Саша Добров

 

Немного я знаю людей, сохранивших жизненный курс, выбранный в юности и достигших замечательных результатов (так и хочется сказать «на склоне лет») в зрелые годы.

К слову, правильно называть сегодня Колю – их благородие, доктор, профессор, член-корреспондент Российской Академии наук Николай Георгиевич Смирнов.  К этому титулу можно добавить еще: капитан, командир мотострелковой роты (в отставке), но о том, как Коя и его однокурсники заработали это звание, расскажем в отдельной публикации. В заключении этого короткого рассказа о своем друге, хочу добавить, что именно он помог мне понять, что четвертая координата окружающего нас пространства – время – радикально изменяет картину мира, в котором мы живем, делая ее более полной и понятной.

В лаборатории фотосинтеза, где я работал в последние годы учебы и еще спустя два года после защиты диплома, применялись две простых и изящных методики, позволявшие изучать тонкие биохимические процессы фотосинтеза, протекающие в зеленых растениях на свету. Грубо говоря, фотосинтез, это фотохимическая реакция, образования из воды и углекислого газа с помощью зеленого пигмента растений, сахаров, являющихся основой синтеза более сложных органических молекул вплоть до целлюлозы (клетчатки) белков и жиров. При фотосинтезе выделяется кислород и 20% газового состава современной атмосферы – это и есть тот кислород, который образуют зеленые растения  - автотрофы, дословно, «питающиеся самостоятельно». Распространенное заблуждение, что растения берут питание из почвы,  не более чем заблуждение. Из почвы растения берут лишь воду и небольшое количество минеральных солей. В этом легко убедиться, сжигая растение, после которых остается лишь кучка золы. Органические же вещества, разлагаясь в огне на воду и углекислый газ, уходят в атмосферу, так же как и углекислота и вода, образующиеся в результате естественного разложения умерших растений и их частей.

 

 

Рисунок 8 Горицвет весенний Фото А.Доброва

Разумеется, что все остальные живые существа, населяющие нашу планету, полностью зависят от зеленых растений, потому что не только обеспечивают пищей всех остальных, но и поддерживают  постоянный приток кислорода в атмосферу, без которого жизнь на Земле, в том виде, в котором она существует сегодня, была бы невозможна.

Поэтому нет нужды объяснять важность изучения фотосинтеза,  являющегося глобальным и фундаментальным процессом.

В конце 60-х начале 70-х гг. стартовала Международная Биологическая Программа и наша лаборатория внесла свой скромный вклад в реализацию этой программы изучая процессы фотосинтеза в разных природно-климатических зонах, начиная от Арктики до Каракумов, вдоль шестидесятого меридиана.

Один из важнейших практических вопросов, на который должна была ответить эта программа, это  вопрос о том, сколько людей может прокормить та площадь Земли, включая поверхность мирового океана, где существуют условия для жизни зеленых растений, как естественных сообществ, так и посевов культурных растений.

Оказалось, что этот лимит не так уж и велик – при существующем темпе роста народонаселения он может быть исчерпан в ближайшие десятки лет. Но здесь мы вступаем в область политики и экономики уже совсем далёкую от главной  темы нашего повествования и мы вернемся в нашу лабораторию.

Первая из упомянутых методик состояла в том, вместо стабильного изотопа углерода (С¹²) растению предлагается (в составе газовой среды, окружающей растение) нестабильный изотоп (С¹⁴), который подвержен медленному радиоактивному распаду с выделением  ионизирующего излучения, которое легко обнаруживали либо с помощью специального детектора, либо путем контакта с рентгеновской пленкой, которая после проявки чернеет в тех местах, которые подверглись облучению. Химические свойства этих двух изотопов (С¹² и С¹⁴) одинаковы, поэтому растения их не различают.

Вторая методика, всегда применявшаяся в нашей лаборатории вместе с первой, называется хромотографией. Этот метод был изобретен русским ботаником по фамилии Цвет, более ста лет тому назад. Суть методики состоит в том, что если капельку смеси, содержащей органические вещества нанести на рыхлую фильтрованную бумагу, можно увидеть, как эта капелька расползается по бумаге и, если вещества имеют хотя бы незначительную окраску, то после высыхания смеси, на месте нанесенной капли мы увидим несколько концентрических колец. Происходит это потому, что молекулы исследуемой смеси имеют разные размеры и форму, и соответственно с разной скоростью проходят между волокнами бумаги каждое кольцо соответствует тому или иному веществу, входящему в состав раствора.

 

 

Рисунок 9 Хроматоргаф

 

 В более усложненном варианте анализа, после высыхания смеси, лист бумаги вертикально погружают одним краем, там где нанесена высохшая капля, в специально подобранный органический растворитель и он, пропитывая бумагу, тащит за собой смесь молекул от места старта вверх, образуя цепочку пятен, каждое из которых содержит какое-то из веществ, находившихся в исследуемом растворе.

Если вещества не имеют выраженной окраски, то, обработав после высыхания бумажный лист специальным индикатором, эти пятна можно увидеть. В нашем же варианте, где применялся радиоактивный углерод, местоположение пятен, их размеры обнаруживались с помощью рентгеновской пленки.

Позже появились другие методы хромотографии, в том числе тонкослойная и газожидкостная которые позволяют более точно и быстро определять последовательность и скорость протекания биохимических процессов в живых организмах. В начале семидесятых мне удалось поработать в рамках Международной Биологической Программы в Каракумах (Турмения), в долине р. Белой (Башкирия) и, конечно, на Серге, где я провел два полевых сезона, изучая фотосинтез скальных растений.

Долина Серги имеет особое значение в ландшафтах Среднего Урала, занимая пограничное между темнохвойными лесами среднеуральского низкогорья и лесостепными ландшафтами Южного Урала, которые подходят вплотную к Серге, в южной части ее течения. Кроме того, по скальным береговым обнажениям здесь в северном направлении вклиниваются островки реликтовой флоры древних степей, покрывавших обширные водоразделы 7-20 тыс. лет тому назад.

 

 

Рисунок 10 Вид на Сергу Фото А.Доброва

 

Неудивительно, что видовой состав обитающих здесь только высших растений, насчитывает более семисот видов. Для сравнения укажу, что в окрестностях Двуреченска, где находится биостанция университета, обитает примерно 250 видов растений.

Адольф Трофимович безоговорочно поддержал мой выбор места полевого стационара на Серге не только в силу указанных особенностей этих мест, но и потому, что Серга для него так же, как и для меня была не просто названием на карте. Специально для этих экспедиций мной были сконструированы и изготовлены два прибора- полевой Х-радиометр и фотосинтетическая камера, тиражированная в трех экземплярах. Этот прибор включал несколько ной-хау, разработанных нами совестно с Адольфом Трофимовичем. Лет пять спустя, шеф с досадой сообщил мне, что какие-то ушлые ребята из Израиля запатентовали эту камеру. Но, что поделаешь, ни Адольф Трофимович, ни я, тем более, не были практичными людьми в делах такого рода.

Весной 1973 года я начал подготовку первой самостоятельной научной экспедиции на Сергу, а в июне начал полевые работы. Однако, погода выдалась на редкость неблагоприятная – почти все время шел дождь, а в редкие дни без дождя по небу шли кучевые облака, которые были серьезной помехой в опытах, поскольку освещенность все время менялась и получать сопоставимые результаты в ряду повторных экспозиций не было никаких возможностей.

Тем не менее, камера для изучения скорости фотосинтеза и полевой альфа-радиометр прошли успешные испытания, и было выбрано очень удачное место для стационара в районе Дикого Запада.

На топографических картах это место обозначено, как «лесоучасток Серга», но тогда я об этом не знал, и для себя в шутку окрестил это место Диким Западом за некоторое сходство с ландшафтами, в которых снимались индейско-ковбойские боевики с участием Гойко Митича, шедшие в то время в наших кинотеатрах.

 

 

Рисунок 11 Дикий Запад. Фото А.Доброва.

Этот участок речной долины представлял собою широкою сенокосную пойму, замкнутую с востока известняковой скалой, протянувшейся метров на 600 на расстояние около 200 метров от речного русла. На Серге, над скалистыми берегами, мы почти везде видели лес. Здесь же скалы выглядели безлесными, потому, что лесопосадки, выполненные недавно еще не поднялись.

  

Покос под скалами принадлежал семье   Изгагиных, которые из-за погоды выехали на сенокос только в первых числах июля.

Как раз в это время я на пару дней уехал в Свердловск, повидаться с семьей и пополнить запасы продовольствия, а когда вернулся на Сергу, то встретил там патриарха Изгагинской семьи. У избушки, стоявшей на берегу реки, я увидел старика в высоких мягких валенках, доходивших ему до середины бедер.

Дед, греясь в лучах предзакатного солнца, выстрагивал какую-то деревяшку. Перейдя речку вброд, я подошел к нему поздороваться и не удержался от ехидного замечания по поводу пимов. На что старик спокойно ответил, что мол, доживешь до его лет, так поймешь, что от ревматизма в коленях такие валенки – лучшее средство.

Оказалось, что ему перевалило за 90, но в его выцветших глазах светилась мудрость и интерес к жизни, а правильные речь и благородные черты лица, выдавали в нем не совсем обычное для этих мест происхождение.

И, в самом деле, род Изгагиных ведет свое происхождение от корабельного плотника, который начал свою карьеру на воронежских верфях в петровские временах.

Толковый мастеровой мастеровой был замечен руководством и вскоре был направлен в Гаагу, на повышение квалификации, как бы сейчас сказали, к голландским корабельщикам. Вскоре он получил вольную, и стал на родной верфи руководителем среднего звена. Фамилия Изгагин, вероятно, связана с его стажировкой в Гааге.

Во время войны со шведами этот человек принял участие в военно-морских сражениях со шведами и даже был удостоен какой-то награды за проявленное мужество.

Но, так удачно начавшейся карьере пришел конец. Надерзив кому-то из начальства, Изгагин был отстранен от службы и отправлен на демидовские заводы, на Урал.

Такую историю поведал мне изгагинский патриарх, отметив, что к местным Гамаюнам, (так называет  себя часть местного населения) Изгагины не имеют никакого отношения.

Любопытно, что Гамаюны представляют собою устойчивый микроэтос, сложившийся в окрестностях Калуги еще за несколько столетий до того времени, когда это земли были подарены боярам Ромодановским, которые продали часть своих крепостных на демидовские заводы на Урал.

Невероятно, но факт: с тех пор как сложился этот микроэтнос, прошло 6 столетий, а Гамаюны сохраняют свои обычаи, характерные говор и особый характер, несмотря на переселения, войны и тесные отношения с соседями.

Незаметно пролетели два часа в общении с дедом, и надо было идти к себе в лагерь, который я устроил на скалах над изгагинским покосом, хотя мне очень хотелось задать патриарху еще несколько вопросов.

Во время моего первого появления на Диком Западе я заметил, что северная часть покоса заросла крапивой, купырем, репейником и дягилем – растениями, обитающими на почвах, богатым азотом. Эти почвы образуются там, где когда-то жили люди. В обиходе такие заросли называются бурьяном. Эмерсон назвал их травой забвения, хотя точнее их следовало бы назвать травой воспоминаний.

Что за люди основали это селище, чем они тут занимались. В какие годы, почему они оставили эти земли - было неясно.

В тот вечер, поужинав, я сидел у своего костерка в долгих июльских сумерках, наблюдая, как над Сергой поплыл туман и как над головой разгораются знакомые созвездия.

Проснулся я поздно, в начале восьмого, оттого, что в пойме зазвучали человеческие голоса, кто-то отбивал косу, а три человека, двигаясь в ряд, мерными взмахами кос укладывали тяжелую от росы траву в аккуратные ряды.

Наиболее благоприятный период (пик цветения моих эндемиков и реликтов) уже заканчивался

 

Рисунок 12 Реликтовое растение Тимьян (Богородская трава) на сергинских скалах. Фото А.Доброва

и надо было успеть получить хотя бы несколько образцов растений для дальнейших лабораторных исследований. Поэтому, я не мешкая, приступил к работе.

Суть ее состояла в том, чтобы сорвать кучку листьев, намеченного к пробе растения, разложить ровным слоем в рабочем объеме камеры, накрыть герметичной крышкой пластиковым прозрачным окном и ввести, с помощью дозирующего устройства, в рабочий объем камеры, строго определенное количество радиоактивного СО2 из специального газгольдера, входившего в комплект оборудования камеры. После небольшой экспозиции камеры на солнце, крышка снималась и одна пятая часть листьев сразу же помещалась в пары кипящего спирта. Пары, моментально проникая в ткань листьев, за доли секунды останавливали биохимические реакции листьев, фиксирую радиоактивную метку в тех соединениях, в которые эта метка успела попасть.

 

Ровно через пять минут в парах спирта оказывалась следующая порция и так далее, до тех пор, пока через 25 минут в парах спирта не оказывалась последняя порция листьев.

Таким образом, получалось пять проб, разделенных равными промежутками времени, которые позволяли достаточно точно определить скорость фотосинтеза, а также последовательность биохимических реакций в тканях листьев.

Понятно, что при экспозиции листьев на ярком солнечном свету они бы увяли раньше, уже через 10 минут, поэтому мы снабжали камеру водяной рубашкой, которая заполнялась холодной водой из ручейка, протекавшего в небольшой долинке, в 100 метрах от экспериментальной площадки.

К этому ручейку мне приходилось бегать с десятилитровой канистрой всякий раз перед началом очередной экспозиции. Конечно, разглядывать что-либо в ручье было некогда. Но, когда работа заканчивалась, и я отравлялся к ручью за водой для бытовых нужд, то у меня появлялась возможность внимательно рассмотреть камушки на дне ручья. Там попадалось много плохо окатанных яшмовых галек, начиная от сургучной яшмы и кончая голубой и ситцевой и ярко-красной.

В один из ненастных дней я направился вверх по течению ручья и обнаружил, что рифтовые известняки, которыми сложены берега Серги, выклиниваются меньше, чем в трех километрах от речного русла и на дневную поверхность выходят кремнистые песчаники, слагающие Бардымский хребет, вдоль которого течет Серга.

 

Рисунок 14 Скалистые обнажения Дикого Запада. Фото А.Доброва

На границе Силура и Девона (более 400 млн. лет тому назад) Урал находился в зоне высокой тектонической активности и какая-то часть кремнистых осадочных пород подвергалась воздействию высоких температур и давлений, что и привело в образованию разного вида яшм, особенно в южной части хребта.

Таким образом, и появилось название «Яшмовый» у небольшого ручейка, впадающего в Сергу в районе Дикого Запада.

На исходе своего полевого сезона я успел познакомиться с семьей Изгагиных и, особенно, с Сашей Изгагиным, который работал лесником в Михайловской лесничестве. Он то и рассказал мне о том, что в предвоенные годы здесь был организован лесоучасток, который обеспечивал дровами и стройматериалами г. Михайловск. Тогда здесь и возник поселок, в котором жило около сотни лесорубов.

В поселке был магазин и начальная школа, в которую привозили малышню даже из д. Половинка, в восьми километрах от лесоучастка. Жизнь поселка оказалась недолгой, не более двадцати лет, но заросли бурьяна напоминают о ней и по сей день, хотя с момента закрытия лесоучастка прошло около 60 лет. Около десятка подобных поселков в Нижнесергинском районе существовало примерно в одно и то же время, но в жизни лесоучастка Серга произошла трагедия, о которой немногие живые свидетели помнят до сих пор.

В начале октября 1942 г., сюда из Узбекистана прибыл отряд трудармии, численностью около ста человек. Практически одновременно, появился небольшой отряд корейцев из мест компактного проживания с берегов Аральского моря.

По словам свидетелей, узбеки приехали в стеганных ватных халатах, брезентовых сапогах, тюбетейках и чалмах. Среди них почти никто не говорил по-русски. Корейцы же приехали хорошо экипированные с чемоданами; у многих были часы, кое-кто поначалу был даже в пиджаках. Все говорили по-русски.

Приезжие жили в наспех построенных бараках. Их разбили на группы по 4 человека. На каждую группу была выделена лошадь, ручная лучковая пила («стахановка») и топор. Бригада должна была валить деревья, обрубать кроны и разделывать стволы на метровые обрубки ( «баланы»).

Эти «баланы» укладывались в поленницы. Дневная норма выработки составляла 4 м3 на бригаду. Денежного довольствия «бойцы» трудармии не получали. Им выдавался сухой паек – 300 г. пшена на человека в день.

Местное население находилось в более выгодном положении – помогали овощи со своих огородов, иногда удавалось добыть лося или какую-нибудь лесную живность. Русские, как могли, помогали приезжим, но ясно, что помощь эта была незначительной. А зима 42-43 гг. была многоснежной и морозной. И узбеки ослабли. Начали болеть и умирать.

Собратья хоронили своих мертвых в южном конце поймы. Долбить мерзлую землю уже не было сил,  и покойников складывали в снежные ямы, присыпая их снегом.

Сейчас на этом месте вырос густой ольшаник, но еще в 1972 г. я находил там человеческие останки – берцовые, тазовые кости и черепа, изгрызенные полевками и крупными хищниками.

В отличие от узбеков с самого начала понимавших, что их ждет, и смирившихся со своей трагической участью, корейцы больше частью выжили – помогло знание русского языка.

С одним из них, в конце 70-х гг я познакомился. Агай Петр Дорофеевич, работавший тогда директором маленького леспромхоза в д. Половинка, сухой, смуглый с непроницаемым лицом. На мои вопросы о том времени, отвечал односложно и явно нехотя.

Это и понятно – вспоминать детали той давней трагедии было тяжело, и я оставил старика в покое.

В тот момент мне стало ясно, что Серга с ее дивными образами уже никогда  больше не будет для меня лишь местом безмятежного счастья и светлых надежд. В душе поселилось чувство вины и тревоги, связанное с неясными ожиданиями будущих драматических, а, возможно, и трагических событий.

Прошел почти год и я стал готовиться к новому полевому сезону. В течение зимы я немного усовершенствовал камеру и радиометр, приобрел новую палатку с ярко- голубым тентом, совместно с шефом мы изменили программу опытов, введя в нее серию ночных измерений, но самое главное – Адольф Трофимович направил в экспедицию студента-дипломника с нашей кафедры – Сергея Желамского, умного покладистого парня с хорошим чувством юмора, с которым мФ подружились с первого дня работы на Серге.

Погода стояла прекрасная и первые дни работы удачными еще и потому, что работать вдвоем было гораздо проще, чем в одиночку.

Вскоре на свой покос приехала семья Изгагиных. По вечерам мФ иногда спускались со своих скал попить у Саши чайку, в котором он заваривал душицу, смородиновый лист и немного зверобоя и послушать его незатейливые байки про работу на лесоучастке истории из жизни семьи Изгагиных и жизни местных обитателей.

Запомнились две истории о том, как Саша помог молодому лосю, который наступил своим копытом в консервную банку и эта банка наделась ему на ногу, травмируя острыми краями кожу на ноге, причиняя животному острую боль, так что лосенок сильно хромал. Изганин терпеливо приманивал зверя и тот наконец доверился Саше и позволил, наконец, снять злополучный «браслет» и залечить нанесенные ему раны.

 

Рисунок 15 След лосихи и лосенка. р.Серга.

Другой случай о молодом зайце, которого преследовал филин, и заяц, буквально, бросился под ноги Изгагину, и филин вынужден был оставить свою жертву.

Наступило ненастье и Изгагин уехал с покоса домой, а мы с Сережей отправились в прогулки по ближайшим окрестностям, во время которых я знакомил своего нового друга с местными достопримечательностями. Во время одной из прогулок, в районе скалы «Лягушка» мы увидели на противоположном берегу палатку, хозяином которой оказался Евгений Анатольевич Ляшенко – сотрудник кафедры магнетизма родного университета, решивший провести свой отпуск на Серге.

Мы с Женей были хорошо знакомы, поскольку он, как и я, входил в небольшое неформальное сообщество ребят, обеспечивавшее экспериментальное и учебное хозяйство кафедр химфака, физфака и кафедры физиологии растений и животных разнообразными самоделками, иногда достаточно сложными. У каждого из нас имелось свое хозяйство – инструменты – станки, материалы и радиодетали, которыми мы снабжались с разнообразных промышленных свалок в Свердловске и его окрестностях.

Иногда в своем хозяйстве кто-то из нас не мог найти какой-то необходимой пустяковой, но пойдя к коллегам можно было отыскать кусок тефлона, титановый пруток, резистор редкого номинала, и прочее в считанные минуты.

Такая вынужденная кооперация со временем превратилась в коллектив друзей. Поэтому я предложил Жене перебраться в наш лагерь и, через некоторое время он поставил свою палатку рядом с нашей, но появился не один.

Вторым оказался Слава Горфинкель, также сотрудник кафедры магнетизма, которому мне за два года до этого пришлось сдавать зачет по практике, связанный с электрическими измерениями. Зачет я сдал с большим трудом, причем проблема оказалась не в физической сути опытов, проводившихся на практике, а математической обработке результатов измерения.

Слава оказался дотошным и требовательным педагогом, но зачет все-таки поставил. Здесь, на Серге он не был новичком и в нашей компании сумел проявить себя совсем в другой ипостаси - доброго, с хорошим чувством юмора, тонкого душевного склада человека.

И Женя Лященко и Слава Горфинкель быстро уяснили суть нашей работы и сильно облегчили нашу жизнь, взяв на себя все бытовые заботы. Днем они обычно уходили на рыбалку или в небольшие прогулки по окрестностям стационара, вечером же мы собирались у костра, обсуждали итоги дня и самые разнообразные темы, включая социально-политические.

Пищу для этих обсуждений давали передачи ВВС, которые мы слушали по радио. Я приволок на Сергу видавший виды приемник «Альпинист», имевший всего два диапазона – длинноволновый и средневолновый.

В длинноволновом диапазоне круглые сутки устойчиво работали всего две радиостанции, транслировавшие всесоюзные программы. Средневолновый диапазон днем был пуст, кроме сигналов какого-то местного авиационного маяка. Ночью же он оживал голосами радиостанций всего мира, в том числе передачами «Голоса Америки», как на английском, так и на русском языке и передачами ВВС (аббревиатура английского названия, которое на русский язык переводится как «Британская Широковещательная Корпорация»).

Мы предпочитали слушать передачи ВВС потому, что нам импонировал доброжелательный ненавязчивый стиль ее передач, объективный анализ различных мнений по одной и той же проблеме и музыкальные программы, начиная от концертов Элвиса Пресли и Битлов, до русской популярной классики с комментариями музыковедов.

Благодаря заботам наших друзей, мы целые дни проводили на своей площадке, накапливали образцы проб листьев примерно десяти видов растений, наиболее часто встречающихся на скалах Дикого Запада.

Довольно скоро мы обнаружили неожиданный и непонятный эффект, проявившийся у нескольких видов растений.

Радиометрируя пробы, мы столкнулись с неясным обстоятельством. В некоторых образцах отмечалась совсем незначительная радиоактивность в первых точках и только четвертые и пятые точку вызывали бешеную пляску цифр на индикаторе радиометра.

Правда, эффект этот был нестабилен по сравнению с ночными опытами. Неискушенный читатель может сказать, что мы изучали фотосинтез, т.е. процесс фиксации углекислого газа, протекающий исключительно на свету в листьях зеленых растений – о какой фиксации  углекислого газа может идти речь в темноте?

Однако, в конце 60-х гг., уже было известно о существовании темновой фиксации, которая осуществляется за счет энергии химических связей накопленной растениями в дневное время, правда, объемы этой фиксации составляют доли процента от дневного уровня.

Именно вследствие этого обстоятельства, нам пришлось увеличить время ночных экспозиций до двух часов, чтобы растения успели «насосаться» радиоактивной метки до такого уровня, который мог бы почувствовать наш радиометр.

Зато ночные опыты показали, что обнаруженный нами эффект, оказался более стабильным.

Наш с Сережей доклад на ежевечернем семинаре вызвал недоумение у наших друзей – физиков и бурную дискуссию о природе этого эффекта.

Однако, было принято резюме: следует дождаться результатов лабораторных анализов наших образцов, чтобы делать какие-то выводы.

Скоро в наших ежевечерних посиделках появилась новая тема: сны, которые стали видеть все жители стационара. Я до сих пор помню детали этого жуткого сна: иду я в сумерках по тропинке, пересекающей обширную елань и вдруг, в той стороне, куда я двигаюсь, где-то в густом ельнике, слышу отчаянный визг и крики о помощи. Бегу в ту сторону и уже на опушке леса замечаю светлое пятно; через две секунды вижу как бы женскую фигуру, бегущую мне на встречу с криком «Помогите!». Фигура неестественно тонкая. Голова и руки, протянутые ко мне слабо светятся. Вдруг я понимаю, что это не человек – на лице громадные, в пол-лица глаза, руки кончаются длинными, очень тонкими пальцами с ногтями в виде тонких изогнутых игл, которыми это существо впивается в мое лицо, и я просыпаюсь от жуткой боли…. Ощупываю лицо – нет, это все-таки сон. Рядом слышу мерное дыхание своих товарищей, у которых, то у одного, то у другого вдруг прерывается сдавленным стоном или невнятным бормотанием.

 

Рисунок 16 Утренняя елань. Фото А.Доброва

Через пару дней ребятам надо было возвращаться в город, а нам с Сережей требовалось еще несколько дней, чтобы закончит опыты.

Последний вечер семинар был непродолжительным – всем уже порядком надоело пересказывать свои ночные кошмары, но мы сошлись в одном – вокруг нас что-то изменилось, как будто мы притянули к себе чье-то, отнюдь, недоброжелательное внимание, и этот кто-то или что-то ищет удобной ситуации, чтобы выкинуть нас отсюда к чертовой матери.

Тем временем пик лета уже прошел, и хотя дни были по-прежнему солнечные и жаркие, но, как только солнце уходило за горизонт становилось прохладно и над речкой начинала стелиться легкая дымка, которая к полуночи превращалась в густой туман, заполнявший долину. В свете убывающей луны, он стелился над рекой подобно молочной реке, в которой угадывалось медленное движение в ту сторону, куда течет река.

Неистовый птичий хор утих, и журчание переката, находившегося в двухстах метрах стало отчетливо слышно. Почти каждый вечер мы слышали отрывистее «цвиканье» летучих мышей, охотившихся на насекомых, привлеченных светом нашего костра. Иногда удавалось увидеть порхающий полет этих удивительных зверьков. Правда, когда мыши находятся в спячке в глубине пещер, и есть возможность рассмотреть их поближе, то начинаешь понимать основу жутких легенд и суеверий, связанных с этими животными.

Крохотная мордочка летучей мыши, в глубоких складках, напоминает злобную гримасу вампира, а, когда зверек, просыпаясь, начинает раскрывать свою пасть, густо усаженную острыми, как иглы зубами, мы видим законченный портрет вурдалака, словно сошедшего со страниц какого-нибудь комикса страшилки.

Тезис – красота это интуитивно ощущаемая полезность, вряд ли здесь подходит, да и во многих иных случаях – тоже.

Однако, о пользе летучих мышей для лесных сообществ знают многие, поскольку именно летучие мыши, поедая ночных насекомых, сдерживают их численность, снижая вероятность массового развития таких вредителей леса, как бражники и совки.

После отъезда Жени и Славы, работа шла своим чередом, а вечерами мы стали чаще бывать у изгагинской избушки, угощаясь травяными чаями со сгущенкой, небольшой запас которой у нас еще оставался.

Саша Изгагин был замечательным рассказчиком и мы с удовольствием слушали его байки о жизни лесных обитателей.

 

Рисунок 17 Александр Изгагин. Фото А.Доброва 2015 г.

 Как-то он сообщил нам, что совсем рядом с нашими палатками есть лисиная нора и указал нам ориентир – выворотень почти над обрывом. Мы исследовали это место, и, действительно, под выворотнем обнаружилась маленькая карстовая воронка с небольшой пещеркой в верхней части. Почва на входе в пещерку была вытоптанной; кое где виднелись отпечатки лисьих следов и клочки шерсти.

Удивительно, что каждый день, не по одному разу, проходя к ручью за водой, буквально в десяти метрах, мы ни разу никого не видели.

Чуть подальше, на заброшенном покосе, на берегу ручья я регулярно видел свежие погрызы и лежки лосей и неподалеку медвежьи кучи, в июле состоявшие из полупереваренных стеблей борщевика, а в августе - из косточек черемухи.

Короче говоря, мы были не одни, но местное население, наученное долгим горьким опытом общения с людьми, на всякий случай, старалось быт незаметным.

Наша работа подходила к концу, осталось выполнить последнюю серию ночных проб. Вечером, пока было светло, мы отмечали выбранные растение светящимися в темноте маркерами, и, когда окончательно темнело, заряжали нашу камеру и укладывались спать, карауля конец экспозиции по очереди.

 

Рисунок 18 Утро туманное. Фото А.Доброва

Сегодня заканчивать экспозицию должен был Сергей, но, зарядив камеру, мы оба остались у костра – из радиоприемника неслись бодрые маршевые звуки «Желтой подводной лодки» (репертуар «Битлз») вдруг нарастающий хриплый гул заглушил чудесную музыку и все попытки очиститься от помех оказались безуспешными – по всему средневолновому диапазону шел уже не гул – вой, продолжавшийся около двух минут. Затем наступила полная тишина, нарушаемая лишь слабым шипением низкочастотного тракта радиоприемника.

Нужно было дожидаться еще два часа до окончания пробы, но, оставив Сергея у костра, я пошел в палатку и сразу уснул.

Проснулся я по-видимому через час с небольшим, потому - что Сергей, буквально, вломился в палатку, сгребая на себя все, что было внутри.

- Ты че, Серега?-

- Не надо, не ходи туда! –

Но я уже в ночевальной одежке и в шерстяных носках стоял над обрывом, замерев от страха. Там, в лунном свете, в молочной реке я успел заметить громадную змеевидную тень, скользнувшую в туман прочь от скал.

 

Рисунок 19 Любимая сосна. Фото А.Доброва

Попятившись от обрыва я споткнулся о нашу камеру, которая осталась там, где мы ее установили, но почему-то лежала на боку с открытой крышкой; проба листьев, кучкой валялась рядом.

В палатке было сухо, тепло и безопасно.

-Ну, и как там? – донеслось из-под сережиной штормовки.

-Да, черте что творится, но, рассветет когда совсем, попробуем разобраться, а сейчас поспим еще чуть-чуть.

Спустя какое-то время, когда солнечные лучи через брезентовый тент стали нагревать палатку, мы выбрались из нее и убедились в том, что ночное происшествие – не сон.

Скоро по перекату загромыхали тележные колеса, и через несколько минут Изгагин уже распрягал у избушки свою лошадку. Заметив нас, он приветливо помахал нам рукой: - Айда, парни, чай пить, да хозяйка вам гостинцу послала!-

- Не, я не пойду –сказал Сережа – Я лучше тут порядок наведу, а ты сходи, послушай старого лешего, может что новенького узнаешь.-

Пока я спускался к Изгагину. Он разложил на чистой тряпочке отварной еще тёплый картофель, посыпанный резаным укропом и открыл банку с деревенской сметаной, больше похожей на масло.

На костерке уже закипал видавший виды, покрытый многослойной копотью, алюминиевый чайник, и Саша запихивал в него веничек из зверобоя, душицы и смородинового листа, покосился в мою сторону:

- Че, сидишь? Картошка-то совсем остывает. Наяривай, давай!-

Мне хотелось выложить Изгагину все о сегодняшней ночи, но опасения на счет того, что Саша поднимет меня на смех, удерживали меня от рассказа, однако, Саша сам начал разговор.

- Щелпы, небось, напроказничали чего? Так не надо было лезть к ним. Я сразу подумал, что надо было предупредить вас, дык понадеялся, что обойдется как-нибудь. –

- Саш, погоди, что за щелпы?-

-Да это вроде леших, но только облику своего они не имеют, а по обстоятельствам, то пеньком, то кочкой, то кустиком или травой какой прикинутся норовят. И препятствий для них никаких нет, даже в банке консервной поселиться могут. Татары их «сельте» зовут, по- нашему, это мякина мелкая или пыль, которая везде проникает. И поселяются они там, где горе какое-то случилось. Ты ведь здешнюю историю об узбеках слышал? И я тебе точно скажу, что если даже одного убитого не похоронят или просто закопают без обряда, то душа его отсюда долго не уходит.

-А причем тут щелпы?-

-А притом, что через щелпов душам этим непохороненным проще память о себе донести до нас, совесть наша чтобы не дремала. А так страшного чего щелпы не творят, разве что сам на рожон не лезешь.

Интересно, подумал я, где мы по щелповским понятиям полезли на рожон?

Вернувшись в лагерь, я увидел, что Сергей собирает свой рюкзак.

-Сваливать нам нужно отсюда!-

-Может быть!- И я рассказал Сергею то, что услышал от Изгагина.

За одну ходку на Бажуково, мы  не смогли утащить все имущество, но к вечернему поезду, как раз успели, в том числе и принести образцы растений, упакованные в большой полиэтиленовый мешок.

Любуясь из окна вагона проплывающими пейзажами с уже сметанными стогами сена, я не мог отделаться от ощущения, что мы увозили с Серги какую-то мину со взведенным взрывателем, которому суждено сработать непонятно где и когда.

В нашей родной лаборатории кипела работа - почти все сотрудники и студенты приступили к обработке материалов, привезенных с полевых работ, и приткнуться в какой-то уголок со своими образцами было просто невозможно и мы решили работать по ночам, когда почти все сотрудники разойдутся и в лаборатории будет попросторнее.

 

Рисунок 20 Кипит работа. На кафедре Физиологии растений УрГУ

Помещение, в котором мы начали обработку образцов, было разделено на две части. В одной стояли большой стол на котором раскладывались хроматограммы, а другая часть, по сути, представляла собой громадный вытяжной шкаф с застекленной перегородкой, отделявшей шкаф от основной комнаты . Шкаф был оборудован мощной тягой, удалявшей токсические пары растворителей с бумажных листов хромотограмм, развешанных в шкафу для просушки. Анализ уже первых образцов показал, что наши наблюдения на Серге не были ошибкой – благодаря анализу наших образцов, мы установили, что радиактивная метка, действительно, в ряде случаев включалась в высокомолекулярные соединения (белки, клетчатка, жиры), минуя сахара и другие простые соединения, образующиеся в начальных стадия длинной цепочки биохимических превращений.

В ту памятную ночь, мы с Сергеем как обычно принялись за работу и уже в полночь весь вытяжной шкаф почти полностью был увешан бумажными листами хромотограмм. Сидя спиной к шкафу, я вдруг услышал звон разбитого стекла и ощутил сильный толчок в спину.  Далее события развивались, как в замедленной съемке. Еще не успев оглянуться, я увидел как Сергей, перепрыгнув через стол и накрыв голову халатом, бросился в пламя, охватившее весь внутренний объем шкафа, и рванул на себя рубильник, выключив вентилятор, находившийся на чердаке здания. Пламя сразу осело, и к этому моменту я успел сорвать со стены огнетушитель и окатить струей пены выкатившегося из огня Сергея.  Заливая остатки пламени, я хватанул едкого дыма и свалился на пол, рядом с Сережей, обливаясь слезами и кашляя.

 

Рисунок 21 А Добров на кафедре физиологии растений УрГУ.

Шум услышала девочка, работавшая у радиометра в соседнем помещении, мигом оценила обстановку и вызвала пожарных. Уже через 6-7 минут пожарный расчет бодро топал по коридору, разматывая шланг.

В помещении, где мы работали, еще стоял дым, и командир расчета скомандовал: «Огонь в переборках!»

Что ту началось! Орудуя своими инструментами и заливая помещение водой, ребята не только уничтожили массу ценного оборудования и наши образцы, но и мою надежду на то, что загадка Серги, к которой мы едва прикоснулись, будет когда-либо раскрыта.

Причиной пожара была объявлена неисправность электропроводки, но я думаю, что это сработала та мина, которую мы привезли с собой с Дикого Запада.

В некоторых случаях Природа упорно не желает раскрывать свои тайны, особенно тогда, когда научное открытие может существенно повлиять на равновесие окружающего нас мира.

Вскоре наш шеф получил от академии наук предложение, от которого ему было сложно отказаться. И возглавил институт физиологии растений РАН в Москве.

В лаборатории сразу как-то стало пусто, хотя по инерции она работала еще какое-то время.

Сережа защитил диплом и надолго исчез из виду.

Меня пригласили университетские археологи настаивать радиоуглеродную метку определения возраста ископаемых образцов, и я навсегда оставил исследования фотосинтеза загадочных обитателей Дикого Запада.